В ухоженной Европе экология волнует всех. А в задыхающейся от вонючих свалок России — почему-то почти никого.
Вот ведь парадокс.
Если вы спросите, какая в Южной Германии, где я сейчас живу, главная проблема, то, положив руку на бретцель, я честно отвечу: пчелы. Их становится меньше. Об этом не только Бавария — об этом вся Германия жужжит. Пчел мало — значит некому опылять сады и поля, значит под угрозой урожай, значит под угрозой Германия, значит надо спасать.
И спасают: в 300-тысячном Аугсбурге у меня под окнами открыта уже вторая пасека. На лугу у реки Лех — свежее объявление: здесь берег больше не выкашивается, чтобы сохранить медоносы для опыляющих насекомых. Под угрозой штрафа нельзя трогать даже ос. Прошлым летом они поселились в дорогой булочной Wolf — гнездо так и висело, пока не приехали специалисты по переездам. На выборах в Европарламент от Германии не только «зеленые», но чуть не каждый второй кандидат шел под пчелиными знаменами!..
А парадокс состоит в том, что в Германии у пчел жизнь и так лучше, чем в России у людей. В Германии не изводят под корень леса, здесь нет полигонов-помоек, в городах мало машин. В Германии воздух нежен, как поцелуй ребенка, и нет ни пыли, ни грязи, а новые районы озеленяют с таким шиком, что позавидует столичный парк «Зарядье». С точки зрения русского человека, партии «зеленых» в Германии делать нечего, поскольку все уже сделано.
Но парадокс еще и в том, что в России, где «зеленым» работы хватит на пару веков, экологические проблемы мало кого заботят, а «зеленых» не видно и в микроскоп. Эй, ребята — православные, духовные, — как же так, а? Выйдите на Невский или Тверскую, вздохните полной грудью — это же не воздух, а направление к онкологу. Посмотрите на окна в домах: они грязные сразу после мытья. Полюбуйтесь, во что уже к середине дня превращаются белые туфли, если поутру их в России надеть!.. Да стране срочно нужна зеленая революция!
Но в России об этом даже речи не идет. А вот в идеально ухоженной Европе «зеленые» проблемы всех только и волнуют. Вон, по каналу ZDF репортаж: ла-ла-ла… возделывание на селе монокультур приводит к сокращению числа насекомых… ла-ла-ла… Все, дальше можно выключать: понятно, что снова будет про пчел.
Когда я рассказываю об этом в России, в ответ неизменно слышу завистливый вздох, а потом: «С жиру бесятся». Германия действительно очень богатая страна, и когда я пролетаю на велосипеде местные деревеньки — с их некогда черепитчатыми, а теперь покрытыми солнечными батареями крышами, — то ощущение и правда такое, что из домиков с садиками сочится жир. Однако «зеленое» сознание характерно не столько для сельских, сколько для городских жителей. И оно вызвано тем, что Германия, как и большинство стран Запада, живет жизнью постиндустриальной эпохи, когда город функционирует по-иному: у него новые задачи, смыслы, и он производит совершенно иной, чем прежде, продукт.
Американский футуролог Элвин Тоффлер когда-то свел всю историю человечества к трем цивилизационным волнам, отличающимся не социальными классами или политическим устройством, а главным производимым продуктом. Города аграрной волны были местом товарного обмена — по преимуществу продовольственного. Города индустриальной волны стали центрами производства ширпотреба. А вот города третьей волны… Тоффлер так и не определил их продукт, но его мысль продолжил Марат Гельман, сказав, что современный город — это машина по производству свободного времени.
Это очень точно. И если в России под инфраструктурой «свободного времени» понимаются рестораны, кино, театры, спортзалы и прочее, то в Европе под этим понимается прежде всего жизнь в городе как на природе. Вот я пишу этот текст на балконе: такие здесь пристраивают к старым домам на манер этажерок. На всех балконах в моем доме — цветы, шезлонги, а у кое-кого и мангалы. Внизу — сады-огороды: к квартирам на первых этажах прилагается земля. У входа в подъезд — забитый до отказа велопаркинг.
Когда-то я думал, что Германия — страна автобанов. Но теперь знаю, что автобаны — лишь капля в море лесных, полевых и прочих велосипедных дорог. В ближайшем от меня лесу (до которого 10 минут на велике и в который автомобилям въезд запрещен) некоторые дороги заасфальтированы. А в моем некогда фабричном районе промышленные каналы превращены в бассейны, в одном даже живут бобры…
И так устроена жизнь не только в Германии, но на Западе в целом. Вон, у друзей в Хельсинки поселились дикие гуси, а у приятеля в Америке расшвыряли дрова еноты…
То есть речь о жизни в городе со всеми городскими удобствами — но как на даче. Дача — это ведь самый простой механизм по производству того самого качественного времени, о котором говорил Гельман. Нам на даче совершенно не скучно, хотя, казалось бы, всех развлечений — гамак, лес да шашлык. Вот почему какой-нибудь Илья Варламов, предлагающий превратить пространство вокруг питерского Казанского собора в яблоневый сад, — не столько урбанист, сколько «новый дачник» и типичный западный «зеленый»: парень третьей волны. А те, кто, услышав его идеи, крутит пальцем у виска, — это люди, увязшие в прошлом веке.
Но будущее все равно будет выдавливать из наших городов все промышленное (и машины, кстати, тоже), превращая их в города-сады. А уж запрет (как в Германии) атомных и угольных электростанций с параллельным переходом на производство солнечной и ветровой энергии — просто экономический базис под эту идею.
Так что ширящееся влияние «зеленых» идей в политике — это маркер постиндустриализма. И отсутствие такого маркера — тоже маркер.
Кстати, когда «зеленые» в Германии впервые прошли на выборах в бундестаг, они явились на первое же заседание в матерчатых кедах, джинсах, майках, с цветами — и, достав из сумок пряжу и спицы, демонстративно принялись за вязание.
По-моему, это дивная, успокаивающая уставшее сердце картина.
Мечтаю дожить до времени, когда приличный депутат Госдумы за пленарное заседание сумеет связать теплый носок.
